Ρα*

* - лат. «Солнце»

Глава 5
РА

Полное имя было. Просто бабушка говорила, что я проклятое отродье и, что назвать ребенка Ирой может только такая умалишенная как мать. Но другого имени мне так и не придумали. Мне было семь когда у бабушки случился приступ. Мать часто оставляла меня с ней, когда отец был в отъезде. Ей надо было обдолбаться и перепехнуться, а таскать ребенка на такие мероприятия было стыдно. Бабушка со мной толком не говорила. Как впрочем и с матерью. Когда я выросла я сделала вывод, что до инсульта она была еще более чокнутая, чем после.
Мать всегда делала так: она заталкивала меня в квартиру, а бабушка в это время выбегала на балкон и начинала орать и плакать. И горланить, что ее дочь-проститутка опять какое-то дерьмо в дом притащила. А мать заталкивала меня в квартиру, снимала с меня ботинки и прятала на верхнюю полку. Такая хитрость была необходима для предотвращения двух бед. Первая: хоть бабушка и была откровенно чокнутая, по законам ее чокнутости - человек не может выйти из квартиры без обуви, а значит если у меня нет обуви, то, каким бы говном не была, я должна сидеть дома. Вторая не приятность была в том, что по законам моего детского мира я тоже не могла выйти на улицу босиком. А раз у меня нет обуви я никуда не сбегу. И мать знала это. И засунув мои ботинки как можно выше она орала через всю квартиру, что мол идиотка, присмотри за ребенком и уходила.
Когда отец узнал о том, что я время от времени оставалась у бабушки он пришел в бешенство. И вскоре у меня появилась нянька. Но до этого мать все же избавлялась от меня, что б привести к нам в дом какую-то шваль, а меня благополучно доставляли к бабушке.
Она орала на балконе. Я смотрела телевизор. Потом она заходила в комнату и начинала разбрасывать вещи и кричать. А однажды даже попыталась задушить меня подушкой. Но я так орала и брыкалась что соседи привыкшие к воплям одной псих больной забеспокоились и начали звонить в дверь. Естественно, бабушка встретила их самой лучезарной улыбкой. Однажды она долго орала на балконе, а потом зашла в комнату и опять стала раскидывать вещи и все должно было быть, как всегда - вот сейчас она успокоиться назовет меня дранью, а мать проституткой скажет убрать разбросанные вещи, а потом сядет в соседнее кресло, и будет командовать какой канал включить. Но когда она взметнула в верх подушку в нутрии у нее как будто, что-то треснуло.
Она схватилась за голову и упала на диван, с которого срывала подушки. Я начала звать на помощь только через пол часа. Или больше, я точно не помню. Просто дождалась, когда закончиться мультик. Когда ее забрали из больницы, она превратилась в младенца. Не умела ни говорить, ни есть, ни ходить, и даже не знала где туалет, что было, из всего выше описанного, для матери наиболее утруждающим. Она пробыла в таком состоянии еще два года. И даже была на похоронах своей дочери. Правда я не уверенна, что она хоть, что-то поняла.
И пока мать пыталась хоть как-то создать видимость заботы и отдать старухе честь, поухаживав за ней, еще до того как окончательно задолбалась подтирать старухе зад, и наняла сиделку, мне даже показалось, что мать ее любила. Она кормила ее с ложечки, разминала суставы и даже учила говорить. Правда, бабушкин словесный запас не стал за два года, уж больно широк. Мать она упорно называла "блядь", зато отлично различала слава типа дай, на, нет, да, и сиделку назвала Су. К ее чести должна заметить, что сиделку звали Светлана Ульянова, так что старуха фактически была права. Меня она назвала Ра. Сколько мать не дрессировала старуху говорить "Ирина" ну или хотя бы "Ира" та упорно говорила Ра. Ну, или глядя бездумным взглядом на мать сообщала "блять, на", что означала, что ее толстый кишечник только что само-очистился и ей пора сменить памперс. За те пол года пока мать ухаживала за ней она и сама привыкла называть меня Ра. Так я и осталась Ра. Просто Ра.
Когда мне было девять, я уже привыкла, что мать устраивает скандалы, бросается вещами и орет. Я просто перестала обращать на это внимание. Это для меня стало такой же нормой жизни как для других детей поцелуй на ночь. Меня укладывала бабушкина сиделка или отец. Отец редко отвечал матери на вопли. Хотя как-то раз, когда узнал, что она водила меня к бабушке сказал, что разведется и отсудит меня. Хотя на тот момент я не понимала ни значения слово разведется, ни отсудит, ни всех остальных которые как правило открывая рот произносил мой отец.
В тот день он впервые ей ответил. Он впервые рявкнул на нее. Я была в своей комнате и слышала на кухне визг матери и звон стаканов летящих в стены. И вдруг послышался другой звук. Новый для меня. Это был шлепок и глухой удар. А потом я услышав впервые столь громкий и будто налитый свинцом голос отца: "Заткнись, сука, и не смей больше никогда так говорить."
Любопытство выманила меня из комнаты и я на четвереньках подползла к открыто двери в кухню. В углу на осколках посуды прижимая руку к щеке сидела мать. Над ней с сжатыми кулаками стоял отец, я была уверенна, что вижу пар выходящий из его ушей. Потом он отвернулся. Буркнул, что-то типа "я не хотел" и ушел в другую комнату.
Рассеянный взгляд матери, блуждал по стенам и набрел на меня. Она встал и одернула пеструю ситцевую юбку, которая открывала ее красивые длинные белые ноги. Мне всегда нравилось ее тело. Как у птички. Худое хрупкое. Небольшое. Но при этом ноги казались сумасшедше-длинными. Как в прочим, и руки. Она была похожа на куклу с гибкими конечностями. С тонкими, гибкими ножками и ручками. Длинной шеей, на которой крепилась голова, с каштановой копной и идеальными чертами лица. У не была тонкая прекрасная кожа. Через которую просвечивались самые тонкие венки и капилляры придавая коже благородный синий оттенок.
Так я думала, пока была ребенком. Мне досталось ее тело. Отец вообще говорит, что я могла бы стать ее уменьшенной точной копией, если б не мой характер. В отличие от нее - я молчу.
Она взяла меня за руку, обула и достала ключи от машины. Вообще с тех пор как они поженились, она редко водила сама, в ее пользование был персональный водитель и в ключах просто не была необходимости. Но я не чего не спрашивала, боясь попасть под горячую руку.
Мы сели в машину и мать сказала, что наверно мы чуть-чуть поживем у бабушки и мы поехали. Солнце садилось. Мать сказала мне - идиотке, пристегнуться, раз я уж всперлась на переднее сидение. Солнце садилось. Бабушка жила на другом конце города, но по окружной, мы бы доехали минут за сорок. Хотя в те редкие дни, когда мать все же брала машину и мы ехали по городу просто покататься. Она пролетала это же расстояние минут за двадцать пять. И вот сейчас должно было быть также. Я пристегнулась и смотрела на закат. Глаза начали слипаться и мне примерещилась бабушка, которая глотает солнце. А потом был хлопок.
Когда я открыла глаза, мир уже был другим. Лобовое стекло было разбито. Мое лицо горело от удара о подушку безопасности. Из носа лилась какая-то дрянь. Тело как будто бы впечатали в сидение. И было темно. Я потянулась к водительскому сидению и попыталась нащупать маму. Но ее уже там не было. Ее вообще больше не было.
Вокруг машины бегали люди. Они что-то кричали, выломали дверь. Меня куда-то понесли. Повезли вдоль дороги на какой то подставке. Я повернулась лицом к дороге и увидела нашу машину, со всмятку разбитым капотом, и еще одну машину. Во второй машине уже никого не было. А на дороге на битом стекле лежало полотно щедро политое чем-то красным. И из-под него торчали мамины погнутые ноги.